ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ИНТЕРВЕНЦИИ В ГУМАНИТАРНОЙ ПСИХОТЕРАПИИ: ГРАДАЦИИ И ОКСЮМОРОНЫ
В данной статье автор делится своим опытом по проведению лингвистических интервенций, а также делает попытку вплести его в методологическую канву заявленного в названии психотерапевтического направления.
Вначале несколько слов по поводу дефиниций. Интервенцией в психотерапевтической практике принято называть вмешательство, или психотерапевтический прием, который находится в русле выбранной методологии работы, которая, в свою очередь, является частью психотерапевтической стратегии. Как правило, это вмешательство носит кратковременный характер и контрастирует с предыдущим фрагментом работы. Говоря о лингвистической интервенции, автор имеет в виду осознанное, точечное употребление фигур речи для достижения определенного терапевтического эффекта.
Следующий термин, нуждающийся в уточнении – это гуманитарная психотерапия. Под ним понимается многообразие психотерапевтических подходов и психологических направлений, базирующихся на постмодернистском, и, отчасти, экзистенциальном мировоззрении. Главными отличительными особенностями этого мировоззрения являются плюрализм, антилогоцентризм, историзм, ирония, акцент на язык и речевую деятельность. Основные из этих подходов и направлений таковы: нарративная и дискурс-аналитическая психология, краткосрочная позитивная психотерапия, парадоксальная психотерапия, провокативная психотерапия, терапия «трудным заданием», нейро-лингвистическое программирование, недирективный гипноз. Кроме того, автор считает, что граница между постмодернистским и экзистенциальным мировоззрением достаточна размыта, и поэтому включает в гуманитарную психотерапию и экзистенциальные подходы, прежде всего логотерапию Виктора Франкла, диалогический экзистенциализм Мартина Бубера, а также экзистенциальный анализ Альфрида Лэнгле. В современной психотерапевтической литературе также встречаются следующие термины: постмодернистская психотерапия, постнеклассическая психология, лингвопсихотерапия. У термина «гуманитарная психотерапия» перед ними есть только одно преимущество: большая многозначность, «смысловая рыхлость», которая и делает его более вместительным.
Чтобы понять терапевтическое значение лингвистических интервенций, следует остановиться на методологическом инструментарии гуманитарной психотерапии. Прежде всего, психотерапия, проводимая в подобном ключе, является особой речевой стратегией, понимаемой как речевое поведение психотерапевта, обеспечивающее как эффективную коммуникацию, так и решение практической задачи, обусловленной клиентским запросом.
Проблема, с которой клиент пришел к терапевту, рассматривается как социальный конструкт, имеющий свою текстуру, то есть дискурс. В ядре любого дискурса лежит убеждение, которое подкрепляется теми или иными историями, или нарративами, подтверждающими его (убеждения) истинность и универсальность. Убеждение становится предписанием, когда человек оказывается в ситуации, связанной с проблемным дискурсом. К примеру: «В метро у меня обязательно возникнет приступ страха, поэтому я буду добираться до нужного места как-то иначе, или вообще никуда не поеду».
В связи с тем, что проблемный дискурс формируется по рекурсивному механизму, то есть включает в себя, как строительные блоки, предыдущие дискурсы, правильнее говорить о дискурс-строе. Именно работа с дискурс-строем, поддерживающим и ратифицирующим проблему и составляет суть нарративного подхода, который и обеспечивает основную методологическую базу данного направления психотерапии.
Основной методологией гуманитарного направления в психотерапии является деконструкция проблемных дискурсов. Термин «деконструкция» - гибрид терминов деструкция и конструкция – обозначает процесс конструирования через разрушение, «разборку». Это понятие широко используется в современной философии, искусстве, литературоведении. В контексте психотерапии, деконструкция – это демонтаж проблемных дискурсов путем их переосмысливания, обесценивания, оттеснения на бытийную периферию, с одновременной конструкцией, «сборкой» новых, адаптивных, ресоциализирующих человека дискурсов. И, в этом смысле, правильнее говорить о деконструкции, как об идеологии психотерапевтической коммуникации.
Практическое применение деконструкции возможно, прежде всего, потому, что любой текст обладает свойством интертекстуальности, то есть присутствия в нем явных или неявных ссылок на другие тексты, которые делают анализируемый текст вторичным, собранным из множества предшествующих.
Пример из литературной классики. Всем нам с детства знакомы строки Грибоедова из поэмы «Горе от ума»:
Когда ж постранствуешь, воротишься домой.
И дым Отечества нам сладок и приятен.
Но задолго до этого в стихотворении «Арфа» Державин писал:
Мила нам добра весть о нашей стороне:
Отечества и дым нам сладок и приятен.
Более того, с 1792 по 1794 г. выпускался журнал «Российский музеум», в эпиграфе которого стояло: « Et fumus patriae est dulcis. И дым Отечества сладок.
И строки Державина, и журнальный эпиграф, в свою очередь, были парафразом из «Писем с Понта» Овидия:
Non dubia est Ithaci prudencia, sed tamen optat
Fumum de patris posse videre focis.
«Не подлежит сомненью мудрость итакийца, а ведь и он желает увидеть дым отечественных очагов».
Первоисточником же для всех этих поэтических строк разных авторов, живших в разные эпохи, были стихи Гомера из «Одиссеи»:
Но напрасно желая
Видеть хоть дым, от родных берегов вдалеке
восходящий,
Смерти единой он молит.
(Пер. В. Жуковского.)
Кто же был первоисточником Гомера, история умалчивает.
У любого невротического расстройства тоже есть своя текстура, которая является прописью сложной, многоуровневой знаковой системы, включающей в себя и лингвосемиотику, и эмоции, и соматические ощущения и бытийное позиционирование невротической личности относительно окружающего мира и смыслов собственного существования. Эту систему можно рассматривать как нейролингвосемантическую программу, непосредственной целью которой является постоянное воспроизводство самое себя, а опосредованной – формирование и поддержка невротической адаптации личности, проявляющейся в социальной жизни человека получением осознаваемых, а часто и неосознаваемых выгод, или, как их принято называть в современной психотерапевтической традиции, вторичных.
Технологически, терапия, проводимая в подобном ключе, реализуется как совокупность психотерапевтических вмешательств и интервенций, подчиненных общей стратегии и направленных на различные структурные элементы дискурс-строя этой программы.
В ряду наиболее эффективных интервенций находятся и лингвистические, которые, почти всегда, одновременно являются и «фигурами юмора». Тем самым, они помимо собственно деконструктивного действия, создают живую, непринужденную атмосферу в ходе психотерапевтических сессий, благоприятствующую конструктивной работе, а также выполняют функцию чрезвычайно важного метасообщения, которое расшифровывается адресатом приблизительно следующим образом: «Ага, дело не так плохо, раз мы всю дорогу смеемся».
Одними из самых любопытных фигур речи, которые можно использовать в формате данного направления психотерапии, являются градации и оксюмороны.
Градация – фигура речи, состоящая в таком расположении частей высказывания (слов, отрезков предложения), при котором каждая последующая часть заключает в себе усиливающиеся (реже уменьшающиеся) количественные, смысловые или эмоционально-экспрессивные значения, благодаря чему создается нарастание (реже ослабление) производимого им впечатления.
Расположение слов в порядке усиливающегося значения называется восходящей градацией или климаксом, в порядке уменьшающегося значения – нисходящей градацией или антиклимаксом.
Нередко, в одном речевом отрезке используются обе этих фигуры, когда после восхождения идет резкое нисхождение, прежде всего смысловое, этот речевой и стилистический прием тоже относят к антиклимаксу, то есть это климакс, внезапно становящийся антиклимаксом. Забегая вперед, скажу, что в контексте психотерапии, - это наиболее интересная и эффективная фигура речи среди градаций.
Примеры. Климакс: «Пришел, увидел, победил» (Юлий Цезарь); «В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов» (А. Грибоедов); «Осенью ковыльные степи совершенно изменяются и получают свой особенный, самобытный, ни с чем не сходный вид» (С. Аксаков).
Антиклимакс: «Присягаю ленинградским ранам, Первым разоренным очагам: Не сломлюсь, не дрогну, не устану, Ни крупицы не прощу врагам» (О. Берггольц). Антиклимакс с резким нисхождением, «обрывом»: «Сгорел ваш дом с конюшней вместе, когда пылало все поместье...
А, в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо» (Д’Актиль. Из репертуара Леонида Утесова).
Теперь об оксюмороне. Это фигура речи, сочетающая в одном предложении слова с противоположным значением. В переводе с древнегреческого языка - «острая глупость», что само по себе является оксюмороном. Как правило, оксюморон выражает тенденции логического или экзистенциального смысла. Нередко оксюморонами являются названия произведений: «Мертвые души» Н.В. Гоголя, «Живой труп» Л.Н. Толстого, «Горячий снег» Ю.В. Бондарева. Часто оксюмороны используются в поэзии: «Смотри ей весело грустить, такой нарядно-обнаженной». (А. Ахматова). Оксюморон предполагает разрешение лексического парадокса на уровне переноса значений, то есть побуждает адресата к поиску интерпретации.
Перед тем, как проиллюстрировать вышесказанное фрагментами из психотерапевтической работы, необходимо отметить три чрезвычайно важных обстоятельства, являющихся необходимыми условиями проведения лингвистических интервенций.
Первое из них – интервенция всегда является частью общей психотерапевтической стратегии. Она должна вытекать, как из контекста предшествующей работы, так и учитывать план последующей. И, вместе с этим, подобная манипуляция должна быть контрастной. Причем, контрастность, в основном, обеспечивается невербальными средствами коммуникации, прежде всего мимикой и вокаликой (голосовыми характеристиками). Лингвистическая интервенция, аранжированная подобным образом, становится эмоционально-окрашенной, и, значит, более действенной.
Второе – она уместна и эффективна, как правило, лишь тогда, когда уже сложился начальный психотерапевтический альянс, то есть, эмпатия к клиенту - со стороны психотерапевта, и готовность поверить, что психотерапевт ему поможет - со стороны клиента. Иначе, психотерапевт будет выглядеть довольно странно.
Третье обстоятельство - количество и сила интервенций должны быть строго дозированы, их избыточность может вызвать недоумение и непонимание, и привести к разрыву терапевтического альянса, и, вследствие этого, к прекращению психотерапии.
Пример. Полина, молодая женщина, 23 лет, пришла на прием с жалобами на панические атаки, возникающие в вагоне метро, иногда – на улице или даже дома, чувство внутренней дрожи, эмоциональную неустойчивость, тревожность. Живет с родителями. Окончила университет по специальности «экономика», работает менеджером в крупной иностранной компании. С детства отмечает тревожно-мнительные черты характера. Плохо плавает, боится отплывать от берега: «главное, чтобы дно было под ногами». Боится летать на самолете. Первая паническая атака случилась полгода назад. На работе был неприятный разговор с начальником. Возвращалась домой на метро, стояла в людном вагоне, и, вдруг, ощутила учащенные сердцебиения, сопровождающиеся колющими болями в области сердца, тут же возник страх внезапной смерти, появилось онемение в руках, чувство «ватных ног», стала часто дышать, глотая воздух. Еле дождалась следующей остановки, выбежала наверх «подышать воздухом». Минут через 10 после начала, приступ острой тревоги прошел. Через два месяца в метро подобный приступ повторился, и тоже, после стрессовой ситуации. После чего возникло избегание поездок в метро. Несколько раз приступы паники возникали в больших супермаркетах, на улице и дома. Вызывала «скорую помощь», по приезду врача приступ спонтанно заканчивался. По совету родителей, решила обратиться к психотерапевту.
Высокая, стройная, со вкусом одетая. Перед тем, как сесть в клиентское кресло, тяжело вздохнула. Первые десять минут сеанса, как обычно, были посвящены жалобам, расспросу и установлению рабочего альянса. Временами, Полина свой рассказ о проблеме прерывает эмоциональными монологами.
Полина: Я не знаю, как мне дальше жить. Никуда не могу выйти, никуда сходить. (Голос дрожит. Глаза становятся влажными. Пальцы сцеплены в «замок»). Смотрю на других и завидую, живут же люди... Всюду ходят, ничего не боятся... Почему я такая несчастная?...( Почти с надрывом. В глазах появляются слезы.)
Терапевт (сочувственно кивает головой, говорит вначале с мягкими интонациями): Ну да, видел я таких «паникеров»... Сначала приступ где-нибудь в метро, потом уже и в трамвае с троллейбусом, потом в больших, как ангар, магазинах, потом, вообще, страшно выходить на улицу. И дома страшно. И человек залазит под одеяло и трясется, трясется... (По мере развертывания речевой фигуры, голос постепенно становится громче, одновременно акцентируются места возникновения страхов: метро, трамвай, троллейбус, магазины, улица, дома, одеяло.)
(Полина несколько растерянно и вопросительно смотрит на терапевта. По всей видимости, растерянность обусловлена как экспрессивностью речевого действия терапевта, так и проекцией мрачной картины на свое будущее.)
Терапевт (спокойно, обычным голосом): А впрочем, можно подождать... Сколько Вам лет?.. Двадцать три?.. Гмм... Осталось-то всего потерпеть лет пятьдесят... А потом, как и у всех, придет склероз сосудов мозга, и уровень тревоги естественным путем снизится. У стариков же не бывает панических атак.
Полина (улыбается после паузы, потом говорит с решительными и в то же время со слегка капризными интонациями): Я не хочу так долго ждать. Что я должна делать?
После этой реплики Полины, терапевт озвучил свое видение ситуации и ознакомил с планом и особенностями предстоящей психотерапевтической работы, а также предложил заключить устный психотерапевтический контракт, на что со стороны клиента последовало согласие.
Таким образом, психотерапевтическая интервенция, в виде осознанного применения фигуры речи, состоялась. В приведенном примере - это антиклимакс, начинавший свою короткую жизнь как климакс, с внезапным смысловым и эмоциональным обрывом, трансформировавшим его в еще более сильную фигуру: метро... улица... одеяло... (усиление, сгущение, развертывание тревожного расстройства, подкрепленное голосом) – ... впрочем, можно подождать... (резкое смысловое и интонационное нисхождение).
Более того, в приведенном фрагменте психотерапевтической сессии, отчетливо видна логическая конфигурация парадокса, когда, в качестве выбора варианта будущего, клиенту предлагается две заведомо неприемлемых версии. После замешательства, разрешившегося смехом, Полина выбрала третью, то есть, изменение и работу для его достижения. Интересно, что, скорее всего, описанная манипуляция была воспринята адресатом, как забавная шутка, разрядка в работе.
Не менее интересной речевой фигурой, находящей свое применение в русле данного психотерапевтического направления, является и оксюморон.
Пример. Ирина, 21 год, обратилась за психотерапевтической помощью. Основной проблемой считает приступы тошноты, возникающие при общении со своим молодым человеком. Из сопутствующих жалоб: тревожность, частые перепады настроения, страх перед большим скоплением людей.
Родом из небольшого города. В Москве около года. Снимает квартиру вместе с подругой. Работает помощником главного бухгалтера. Учится заочно в институте по специальности «экономика и финансы».
С детства отмечает тревогу и мнительность. Побаивается воды, старается плавать вдоль берега (кстати, боязнь воды часто встречается у людей с тревожными чертами личности).
Около 2-х лет назад Ирину познакомили с мужчиной, который был старше ее на десять лет. Целью этого знакомства было создание семьи. Жених был из обеспеченной семьи, брак намечался выгодный. Однако Ирине молодой человек не понравился, «сама не знаю, почему». Пока продолжалось знакомство, постоянно испытывала тревожность, расстроился сон, похудела на 5 кг (с 52 до 47 кг). Вечером того дня, когда мужчина сделал ей предложение о вступлении в брак, во время ужина с его родителями, испытала сильный позыв на рвоту. Быстро вышла из-за стола, однако, не успела дойти до дамской комнаты... Все это произошло на глазах жениха и его родственников. Девушка в слезах убежала домой. На все попытки молодого человека продолжить отношения, отвечала отказом. При встречах с ним, даже при телефонных разговорах, возникала тошнота, иногда заканчивающая рвотой. Чтобы избежать травмирующих впечатлений, перевелась на заочное отделение института и уехала в Москву.
Месяц назад познакомилась с другим молодым человеком, возникло чувство взаимной симпатии. Во время совместного ужина в кафе, как только был сервирован стол, внезапно появилась тошнота, отвращение при виде еды. После этого возникло опасение, что вновь может случиться приступ рвоты, почувствовала страх утратить контроль над своим поведением. Затем стало знобить, начали дрожать руки. Расплескала бокал с соком. На встревоженные расспросы молодого человека сказала, что плохо себя чувствует, и поехала домой. На момент обращения к психотерапевту, отношения продолжаются, однако избегает ситуаций, связанных с совместным приемом пищи.
Визуально: невысокая, стройная. При разговоре временами кусает губы. Иногда в легком тике подрагивают носогубные складки. Часто меняет позу. При беседе выясняется, что основной причиной избыточной тревожности являются мысли о том, что она ненормальная, что у нее началась шизофрения, и, что, по этой причине, ее оставит молодой человек.
Вот небольшой фрагмент из сессии, иллюстрирующий коммуникативную ситуацию, в ходе которой и была осуществлена лингвистическая интервенция.
Ирина: А, может, я уже сошла с ума? У нормальных людей ведь таких вещей не бывает? (Смотрит прямо в глаза.)
Терапевт (после небольшой паузы): А что? Хороший вариант. Сумасшествие Вас тут же вылечит от тревоги. Будете спокойненькой, с хорошим аппетитом. Ни тебе расстройств, ни тебе переживаний. Красота!
Ирина (после мимолетной улыбки спрашивает со скептическими нотками в голосе): Что же, по-вашему, я совершенно нормальная?
Терапевт: Тревожное расстройство психики – это вариант психической нормы. (Суховато, «медицинским голосом».) Тревогу можно поставить под контроль, но для этого нужно поработать. (Почти директивно.) Или все-таки лучше сойти с ума?.. (Мягко, с преувеличенной заботой.)
Ирина (смеется, после этого в голосе появляются решительные интонации): Ну уж нет. Давайте попробуем поработать.
Нетрудно заметить, что в приведенном тексте присутствуют два оксюморона, разделенные кратким временным интервалом: 1)сумасшествие... вылечит... 2)тревожное расстройство психики – это вариант психической нормы.
По существу, они образуют одну стилистическую фигуру речи, которая одновременно является и фигурой юмора, и парадоксальным суждением, что и помогло Ирине сделать свой выбор. Психотерапия была продолжена, и, через некоторое время, девушка научилась справляться со своим тревожным расстройством.
Из приведенных примеров понятно, что использование лингвистических вмешательств в ходе психотерапевтической коммуникации создает новую, благоприятную для успешной работы, ситуацию. То есть, начинается собственно терапия, понимаемая в русле гуманитарного подхода, как процесс личностного изменения, в результате которого, человек обретает способность преодолевать и справляться со своими проблемами, и, самое главное, быть не только участником, но и творцом своей собственной жизни.
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ
Белянин В. П. Психолингвистика. М., 2007.
Квятковский А. П. Поэтический словарь. М., 1966.
Крейндлин Г.Е. Кронгауз М.А. Семиотика или Азбука общения. М., 2007.
Лагута О.Н. Логика и лингвистика. Новосибирск, 2000.
Уикс Д. Л'Абат Л. Психотехника парадокса. М., 2002.
Фридман Д. Комбс Д. Конструирование иных реальностей. Истории и рассказы как психотерапия. М., 2001.
Хазагеров Г. Г. Политическая риторика. М., 2002.
Чернявская В.Е. Дискурс власти и власть дискурса. Проблемы речевого воздействия. М., 2006.
Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб., 2007.
Яковлев И. П. Ключи к общению. Основы теории коммуникаций. СПб., 2007.